Первая > Статьи > Монографии > М. А. Харитонов - Социокультурные аспекты зооморфной символики народов Центральной Азии > Глава 1. Образ волка и его эволюция на раннем этапе развития общества у народов Центральной Азии

§ 3. Образ волка в эпической традиции народов Центральной Азии

К списку статей

Рассмотрение образа волка в искусстве и традиционных верованиях народов Центральной Азии показало его неразрывную связь с охотничьей и военной элитой общества кочевников. Определение социальной роли образа волка невозможно без рассмотрения его семантики в эпической традиции народов Центральной Азии. В эпических произведениях и близких к ним по стилю исторических памятниках сохранились свидетельства социальной, культовой и идеологической оценки и роли образа волка в центральноазиатской традиции. Это поможет нам восстановить его место в указанных сферах человеческой жизнедеятельности, подтвердить выводы, сделанные на основе анализа других источников.

В изобразительном искусстве кочевого мира издревле культивировался образ волка - агрессивного хищника, импонировавший "идеалам" эпохи военной демократии, отраженной и в героическом эпосе. Смело и гениально было передано основное в облике этого зверя - оскаленная пасть, зигзаг его беспощадных зубов. И в эпосе кочевников, начиная с поэзии древних тюрков, волк стал синонимом вождя или воина, воплощавшим в поэтическом языке свирепую силу и мужество батыра-одиночки или слитую в едином броске атаку целого войска.

У тюрко-монгольских народов сопоставление образов зверей и людей было обусловлено мифологическими представлениями. Как показал Е. Э. Бертельс, для эпоса тюрок характерно некое распадение образа идеального воина "на ряд качеств, связанных с различными животными". Так, в первой половине VIII в. вожди тюрок говорили омейадскому наместнику Хорасана Насру ибн Сеййару, что "великому и достойному полководцу нужно обладать десятью свойствами из свойств зверей - мужеством петуха, наклонностью к спору курицы, сердцем льва, натиском дикого кабана, лукавством лисы, терпением пса, высотой полета сокола, чуткостью журавля, алчностью волка, жиром нугайра, а это мелкое животное в Хорасане, которое жиреет, несмотря на трудности и бедствия".

В поэме "Кутадгу-билик" присутствует тот же мотив в главе, посвященной характеристике образцового полководца:

Нужны полководцу эти несколько свойств.
Чтобы добиться успеха, если он столкнется с врагом.
В бою смотри, сердце льва нужно,
Как у кабана упорство, как у волка сила,
Как у медведя ярость, как у кутаса натиск.
Пусть он содержит себя чище сороки,
Пусть будет зорче черного ворона»184.

Также в наставлениях тюркским военачальникам, сохранившимся в текстах Х - XII вв., перечисляются различные звери и птицы, определяющими свойствами которых должен обладать военачальник, среди них постоянно упоминаются "алчность волка" и "как у волка сила". В цепочке зооморфных образов волк (наряду с тигром и ловчими птицами) присутствует неизменно. Традиция такой цепочки сохранялась и в поэзии XVIII в. Махтум-Кули сравнивает своего героя с волком, тигром, беркутом, лисой и вороном, особо выделяя волка:

«Привяжешься ты, как голодный волк,
Полюбив поле битвы, гоклен!
В битве нужны мастера,
Сердцем львы, ловкие волки»185.

Необходимо отметить, что, несмотря на целые цепочки животных образов, о которых мы упомянули, в эпической традиции народов Центральной Азии волк занимает место несравнимо более важное, чем образы других хищных животных. Начиная с поэзии древнетюркских рунических памятников, можно говорить о термине волк как об эпитете легендарных героев, преобладающем над другими зооморфными эпитетами. В тюркских надписях волк сравнивается с героями и полководцами. В большой надписи в честь Кюль-Тегина говорится:

«… Затем под Кутлагак мы с войском подошли -
с эдизами тогда сраженье началось.
Был бурый азский конь под Кюль-Тегином - в бой
брат ринулся, как волк, и одного копьем
c разгона заколол, потом девятерых
убил он, окружив, - народ эдиз погиб»186.

Очевидно, что название "волк" имело для тюрок огромное значение, об этом можно судить не только по приведенному примеру, но также по свидетельствам китайских авторов, которые считали понятия «тюркский хан» и «волк» синонимами, видимо, опираясь на воззрения самих тюркских ханов187. Неслучайно сяньбийская царевна Цянь-Гинь, жена хана Шаболио, говорит о нем: «Хан по его свойствам есть волк, слишком любит спорить и ссориться»188. Эти свидетельства восходят ко времени, когда эпитика образа волка была достоянием не только героических сказаний, а образом широко применявшемся в воинской и государственной идеологии.

Не менее значимым был эпитет «волк» и в традиции монгольских народов. В "Сокровенном сказании монголов" войско Чингисхана и его полководцы сравни­ваются с волками и псами: «Таян-хан спрашивает: "Что это за люди? 0ни подгоняют так, как волк к овчарне многочисленное стадо овец". На это Чжамуха отвечает: «Мой анда Темучжин собирался откормить человеческим мясом четырёх псов и привязать их на железную цепь. Должно быть, это они подлетают, гоня перед собою наш караул. Вот они эти четыре пса:

«Лбы их - из бронзы,
А рыла - стальные долота.
Шило - язык их,
А сердце железное.
Плетью им служат мечи.
В пищу довольно росы им,
Ездят на ветрах верхом.
Мясо людское - походный им харч,
Мясо людское в дни сечи едят.
С цепи спустили их. Разве не радость?
Долго на привязи ждали они!
Да то они, подбегая, глотают слюну.
Спросишь, как имя тем псам четырём?
Первая пара - Чжебе с Хубилаем.
Пара вторая - Чжельме с Субетаем»189.

О другом полководце генигесском Хунану Чингисхан говорит, как о волке190.

Б. А. Каррыев отмечает, что "волк - положительный эпитет в эпической традиции", поэтому и в эпосе лучших воинов называют "сынами волка", например, в туркменской версии "Кер-оглы":

«Беки - удальцы наших текинцев
До самой смерти не покинут поля битвы,
Сыны серого волка с окровавленной пастью»191.

И в древних пословицах волк сравнивался с теми же чертами мобильного, свободолюбивого батыра: "Пища волка и пища молодца - в дороге"; "Голод волк вынесет, не потерпит рабства"192.

Интересно в связи с этим мнение В. А. Гордлевского, который считает, что "волк" означает мужское начало. И по Махмуду Кашгарскому, у тюрок, "волк" - символ силы, мужского начала и противопоставляется лисице" (Когда тюрок хотел узнать, родился мальчик или девочка, он спрашивал: "Родился волк или лисица?")193. И сам Махмуд Кашгарский сравнивает мужчин с волками:

«Мужи, как волки, воют, ставши в ряд,
рвут вороты у платья и кричат,
их голоса, как песнь одна, звучат, -
рыдают, взор слезою застилается»194.

У народов Кавказа в колыбельных мать обращалась к ребенку соответственно: «Ты - волк, лев и т. п.», - говорила она сыну; «Ты моя ласточка, курочка», - звучали слова, адресованные дочери. Ю. Ю. Карпов считает, что в самом имени, которое давали ребенку, закладывалась установка на поведенческие и моральные образцы, соответствующие лицам конкретного пола195. У южных славян ещё в начале ХХ в. встречался следующий обычай: при рождении мальчика восприемница громко объявляла: «Волчица родила волчонка!»196.

Находим мы подтверждение этому и в археологии. С. А. Плетнева утверждает, что волк всегда был чисто мужским онгоном, а лиса - всегда женским. Она подтверждает это тем, что обереги с клыками волка ни разу не были обнаружены в женских погребениях салтово-маяцкой культуры (хазары), хотя в слое Саркела они встречались сравнительно часто197. Но говорить, что это представление исконно, нельзя, так как, видимо, в более ранние периоды эпитет «волчица» был присущ женской половине общества.

Во многих случаях богатыря-воина связывает с волком общее имя. При обилии "подставных слов" и метафорических оборотов, относящихся к волку в быту, естественно, в эпосе оказывается много антропонимов, связанных с волком. Чаще встречаются в эпосе даже не имена, а скорее военные прозвища - эпитеты. Так, постоянный эпитет Манаса - Сивогривый, а иногда его называют «бёрю кёстю» - «с волчьими глазами», а его стрелу - «с волчьим языком черная стрела», в обращении к сыновьям Манаса и Кёкче часто повторяется ласкательный эпитет «султан мой, синий волк». Сам Манас говорит о своем сыне, что он будет «серогривый страшный волк»198. Его дружинников называют «чоро» - волки, как и богатырей Когюдей-Мергена в алтайском эпосе. Особенно разнообразны "волчьи" эпитеты военачальника Хонгора в калмыцком эпосе: он - "волк лесов" и "волк пустынь", сивый, бурый, красный волк и т.д. Волчью семантику содержит ряд индивидуальных имен эпических героев. Таковы в киргизском эпосе имена Алп-Берю и Берюкез; в монгольском сказании Бэртечень-хан - удачливый военачальник, правитель рода. В огузском эпосе "Книга моего деда Коркута" хан Бай-Бури - "богатый волк"199,и имя Коркут - также производное от слова волк200. Носит имя волка и популярный герой монгольских и бурятских богатырских песен Шоно Батор (волк-богатырь). Варианты этого сказания существуют у многих народов Центральной Азии. У алтайцев - это Шуна, у казахов и киргизов - Сна-бытырь и Суну-Матыр и т. д., но, бесспорно, это разночтения одного и того же имени. На всех языках имя героя-богатыря - Шоно, что означает «волк»201.

Кроме того, "волчьи" имена характерны для широких слоев кочевого общества, особенно они были популярны в среде военной знати. Например, среди имен ханов первого тюркского каганата встречаются Бури-хан - "Волк", Иль-Бури-шад - "Волк державы", Шоно - "Волк", Бури-шад - "Волк-князь"202. Б. С. Дугаров видит и происхожде­ние имени Чингисхана от слова «чино» - волк203.Список «волчьих» имен на этом не исчерпывается.

У героев эпоса не только имя, но и "повадка" волчья. Так, в "Манасе" Койонаалы скачет, "озираясь, как волк". С волчьим сравнивается и голос героя: в алтайском эпосе отец Эрзамыра, рассердившись на него, "как голодный волк завыл"204. В вилюйском эпосе присутствует тот же мотив: «Юнгкээбил, преследуя врага, не переставая выл по-волчьи». На вопрос своего противника он пояснил: «Ты убегаешь от меня подобно раненому дикому оленю, а я гонюсь за тобой, точно волк. Я не могу догнать тебя и пожрать, поэтому с досады и вою»205. В якутском сказании о сыновьях Тюлюён - шамана, герои, одержав победу над своим противником, «беспрерывно воют по-волчьи и издают крики ворона». И в целом их поведение напоминает поведение животных: убив вождя старожилов Вилюя нюрмагатов, они «тотчас же разрезали ему живот и вытащили печень. Сопровождая один из них волчьим воем, а другой - криком ворона, печень эту съели»206.

Кроме того, в пылу боя эпические герои уподобляются в своем поведении волкам. В казахском эпосе "Кобланды-батыр" говорится о богатыре Коблеке:

«Он разъярился, рассвирепел,
Один-одинешенек богатырь
Скачет, истребляет врагов,
Словно волк, напавший на овец,
Рубит он их на скаку…»207.

Устойчива и своеобразна в эпосе и древней литературе формула, представляющая непосредственный интерес для нашего исследования, где волк, напавший на отару овец, служит поэтическим символом эпического героя - воина, действующего в походе и сражениях. Противопоставление - свои воины - волки, их противники - овцы, судя по памятникам письменности, исконно. Помимо приведенного ранее отрывка такое сравнение присутствует в "Автобиографии Тимура", где повествуется, как его всадники напали на войско врагов, "будто волки... на стадо баранов". Матхум-Кули говорит о своем герое: "Он словно врывающийся, словно овец врагов разгоняющий".

В монгольской версии "Гэсэра" линский воин-разведчик действует при угоне табуна, "как волк в стаде овец". В казахском эпосе повествуется метафорически о победе Кобланды над противником, дается серия парных противоборствующих зооморфных образов, таких, как "так под волком блеет баран"; в другом варианте, батыр, «словно волк, напавший на овец»208.

В калмыцком эпосе Хонгор представлен гиперболически как волк, нападающий на десяти-, даже стотысячное стадо овец: «Копейное ты, моё жало на лютого врага! Рудой ты, сыроядный волк мой, бросающийся на десять тысяч овец!» или «А Асар-Улан-Хонгор, словно куцый серый волк, бросающийся на огромное стадо, бросился на многотысячную рать, разбил её на десять частей и рассеял!»209. В узбекском эпосе «Алпамыш» есть сравнения вражеского войска с овцами:

«Хаким-бек им опять помешал,
Он им жизни путь преградил,
Сгрудил, как овец и рубил,
Жалости не зная, губил …»210.

В эпосе противопоставление волка-героя - овцам-врагам зафиксировано и в записи ХV в. В "Книге моего деда Коркута" Казан-салор говорит врагу о своем сыне Урузе: "От детеныша-самца… волка один мой корень, тьме твоих белых баранов он не дает бродить".

Иногда же образ воина - волка в подобной формуле дается иронически. В ойратском эпосе есть такое презрительное обращение к напавшему врасплох противнику: "...Куцый сивый волчишка, налетевший на хвост овечьего стада!"

Волк, напавший не на овец, а на лошадь, привлечен для сравнения в каракалпакском эпосе: «Арыслан во время воинского поединка боролся как волк степной с жеребцом»211. Можно привести и пример из "Диван лугат ат-турк" Махмуда ал Кашгари, когда противопоставление волка и ягненка и их примирение знаменует наведение порядка и наступление мира:

«Да будет неразумный вразумлен,
да будут крепнуть эль, народ, закон,
да будет волк с ягненком примирен, -
и пусть несчастье с нами разлучится!»212.

Многие герои-богатыри могли принимать облик волка. В эпосе алтайцев, башкир, якутов герои принимают облик волка чаще всего во время поединка. Так, в алтайском эпосе противник героя Кан-Тади-чулмус принял облик "синего волка". В том же алтайском эпосе Белый Волк превращается в конце повествования в старшего брата героя - Ак Тойчы. В башкирском эпосе волк - одно из многочисленных превращений героя. В якутском эпосе богатырь Сюнг-Джасын (Грозный-Разящий) может приобретать временами облик зверя: "наполовину алчный волк, наполовину порыжелый медведь". При этом выяснилось, что «на темени железный винт … тут-то и прикреплена медведя-волка шкура» и если её снять, под нею окажется прекрасный юноша213.Албынжи - герой хакасского эпоса также обращается в волка:

«Пойду я по следу врага искать.
Шесть лет вам придётся меня ожидать…
Так он сказал и, в волка превратясь,
Вдаль побежал и скрылся из глаз»214.

Волк-оборотень присутствует и в исламизированных версиях. В облике волка, например, в «Манасе» являются герою святые.

Возможно, что в "Гэсэриаде" Цзаса, обладающий, как и его дружина, способностью оборотничества, в исходе сюжета не напустил каким-то способом волков на стадо, а сам вместе с дружиной напал на него в облике волка215. В бурятском эпосе "Гэсэр" главный герой превращается в девять "серых небесных волков":

«… В тридцать косуль превратились,
И в лес убежали они.
В девять серых небесных волков превратился,
Погнался за ними (Гэсэр)…»216.

М. П. Хомонов сравнивает этот мотив с мотивом из «Сокровенного сказания», когда Чингисхан, отдавая Себетэю приказ достичь победы над меркитами любыми способами, прибегает для этого к ряду эпических формул, касающихся различных превращений217. Кроме того, Чингисхан говорит об одном из своих полководцев генигесском Хунану:

«В черную ночь обернется он волком,
Белым же днем - черным вороном станет...» 218.

Конечно, здесь мы имеем, в первую очередь, эпические формулы, а не реальную веру в оборотничество, хотя последнее нельзя исключать в полной мере.

Эпический герой может придавать облик волка и своему коню. В алтайском эпосе "Маадай-Кара" богатырь Когюдей-Мерген превращает своего коня в "четырехухого синего волка". В эпосе «Албынжи» ездовым животным героя выступает мифический волк Ах-Пуур. Он возникает из посоха и чудесного шара, который герой добыл в испытаниях. В эпосе он описан следующим образом:

«А встанет Ах-Пуур - белый волк пред тобой,
Волк-богатырь с гривой густой.
Он вместо коня будет тебе,
Он верным помощником будет тебе»219.

Волк помогает герою во всех испытаниях и трудностях.

По отношению к богатырскому коню также применяются «волчьи» эпитеты и сравнения. Киргизы породистых лошадей называют «кёк бёрю» - «синий волк»220. В привычном для эпоса зверином стиле сравниваются и различные части тела животных. Башкирские сказители сравнивают глаза коня с волчьими. В эпосе Кобланды-батыр есть «табун серопегих коней», у которых «уши с меткой навострились, как у волков». Конь в монгольской былине «Абай Хэлэн Галдзу батыр», обращаясь к противнику, говорит: «Если твой скверный, волчьей масти, пегий конь опередит меня, я дам себе выломать свои четыре слоновых бивня…»221.

Богатырский конь и сражается, как волк, например, в эпосе «Кобланды-батыр»:

«Окружили Бурыла враги,
Не выпуская из своего кольца,
Сказали: «Поймаем богатырского коня».
Не дался Бурыл в руки врага.
Кружит возле раненого богатыря,
Говорит: «Сможешь ли сесть на меня?»
Когда воины окружили его,
Как волк, бросался он на врагов,
Не дал им себя поймать…»222.

Превращение в волчицу, в редких случаях, есть способность женщин, но обычно для решения «мужских» задач - охоты, помощи мужчине - воину. В ойратском эпосе старуха, принявшая облик волчицы, вместе с другими волками напала на табуны и была убита. В бурятском эпосе Агу Гоохон, вещая сестра Аламжи-Мэргэна, демонстрирует цепь превращений, в том числе в «сивого волка»:

«Сивым волком она обернулась,
Хозяином дремучих лесов.
И днем - бежит,
И ночью - мчится»223.

В хакасском эпосе сестра Албынжи, Очы-Сарх, оборачивается серым волком224.

Эпические мотивы соседствовали с верой в возможность превращения в волка реальных людей, которые занимали важное место в военной иерархии. Епископ Кремонский Лиутпранд, ездивший послом к византийскому императору Никифору II Фоке, заметил о болгарском князе Баяне, сыне Семеона, что он мог превращаться в волка225. Мог превращаться в волка половецкий князь Боняк и его родственник, русский князь Всеслав Полоцкий226.

Подобные сюжеты широко распространены за пределами степной Евразии. Нартский богатырь Сослан наряжается в волчьи шкуры, чтобы одержать победу над противником, русский богатырь Волх Всеславович оборачивается серым волком227. В скандинавских сагах Сигмунд с сыном надевают волчьи шкуры и превращаются в волков228. В этих сюжетах, как и в центральноазиатских, интересно то, что оборотничество, превращение человека в волка, дает герою дополнительную силу, в то время как в западноевропейских сюжетах волк-оборотень символизировал зло. На наш взгляд, в первом случае мы имеем дело с более архаичным материалом. А во втором - видим пример влияния христианства, в котором волк зачастую представлен слугой дьявола.

С волком связаны и представления о воинской дружине. Это также нашло отражение в большой надписи в честь Кюль-Тегина:

«...Семнадцать было их, с кем мой отец - каган
Начала начинал, к ним, в горы, в дебри, в глушь
отважные стеклись, чтоб сверху хлынуть вниз.
Семнадцать было их, а семьдесят сошлось.

И небо им дало отвагу, дерзость, мощь,
и были все они - как волки, а враг -
как овцы: смельчаки вели за боем бой.
Объединяя всех, всех вдохновлял отец»229.

Из этого примера мы видим, что и ближайших соратников кагана, дружину, сравнивают с волком. Подтверждение этому мы находим в Китайских хрониках, согласно которым дружина тюркских военных вождей носила название фу-ли, что значит "волк"230. "Фули" (бури) - телохранитель, тяжеловооруженный воин. Известно, что отряды "фули" составляли ударный костяк тюркского войска. Для управления войсками тюрки пользовались "знаменами с золотой волчьей головою". "Фули", вероятно, служили в охране ставки кагана - орды. И, как указано в источнике, отряд телохранителей формировался из членов десяти наиболее знатных тюркских фамилий (родов)231. Конечно, этим родам было за что сражаться, они символизировали силу и доблесть каганата, от которой зависела победа или поражение тюркского государства.

В плане кампании против западно-тюркского хана Хэлу, составленном при дворе Гао-Цзуна в Чанани, содержится знаменитая фраза: "Таковую следует употреблять меру: гнать кочевых и нападать на волков". Л. Н. Гумилев считает, что под волками подразумеваются князья рода Ашина и их личные дружины232. На наш взгляд, эта фраза свидетельствует о широком распространении иносказательного "волк" и, с другой стороны, возможно, уже распространяется не только на военную верхушку, а в целом на тюркское войско и общество, в котором каждый мужчина был воином. Косвенно это подтверждает Фирдоуси, опиравшийся в своей поэме на народный эпос, который называет страну тюрок «Горгсар» («Кешваре горгсар») - «место обитания волков», или даже «страна, где обитают волки»233.

В киргизском "Манасе" дружина - сорок «чоро» сравнивается с волками, а также другими хищными животными и описана следую­щим образом:

«Сорок тигров, сорок волков,
Чьи сверкают копья пестро,
Чьи мечи блистают остро,
Вы покинули сорок земель,
Вас влекла единая цель
И связала присяга, вас...»234

или:

«Сорок его боевых волков,
Молодых и стариков,
Начальников его полков...»235.

Здесь, как мы видим, "воины-волки" выполняют функции офицерского корпуса.

В бурятском эпосе "Гэсэр" батыры дают клятву Гэсэру и говорят:

«С этой поры мы оставим
Дела легковерные наши
И волею волчьей мы вооружимся,
И каменным сделаем сердце свое!»236.

То есть, они готовы к ратным делам и отказываются от мирской жизни.

Интересен тот факт, что традиция сравнения воинов-кочевников с волками известна в Европе, для которой их нашествия были великим бедствием. Так, из рукописи XII в. известен стих о татарском нашествии, в котором монгольские воины предстают как:

«Женщины с мужчинами
С оружьями едиными
Мчатся, скачут, ратуют, метят и пронзают,
Хищными волчицами грабят и терзают!»237.

В связи со сравнением «дружина - волки» хотелось бы остановиться на том, что же представляет эта «волчья дружина». Зачастую это разнородное объединение, не ограничивающееся родоплеменными рамками. В эпосе ближайшим другом и сподвижником хана является иноземец: в «Джангаре» - это Хонгор, в киргизском эпосе - Алмамбет, причём в последнем случае он - выходец из враждебной страны238. Очень часто поводом для создания таких дружин служило побратимство равных по силе и достоинству богатырей, Д. Д. Гомбоин видит в эпосе развитие этого мотива от первоначального побратимства с животными, которые лишь позже заменяются богатырями239. Иногда в дружину вступали добровольно, осознавая это как проявление особой доблести. В калмыцком эпосе так поступили Мингйан, Санал и Савар. Но они изначально были самостоятельны, а многие из них обладали чрезвычайным влиянием в обществе и огромными богатствами. Подчеркивая добровольность вступления в дружину, Мингйан говорит: «Выбрал себе в семью только барсов одних»240. Кроме того, все воины дружины обладают огромным воинским мастерством и в своей подготовке сильно отличаются от простых воинов и, тем более, народного ополчения. В самом тексте подчеркивается единство психологического внешнего облика идеальных батыров. О «сорока доблестных волках» Манаса говорится:

«…Одежда была в обтяжку у них,
Душа была на распашку у них»241.

Общим в эпосе является и представление о судьбе воина, который пренебрегает опасностью и смертью. Батыр - «искоренитель зла» на всей земле, как назван Гэсэр. Он защитник родины, своего народа. В каракалпакском эпосе говорится:

«…Для чьих ушей
Слово родина звук пустой, -
…Для чьих очей
Степи отчие не милей
Зарубежных тучных полей,
Тот не настоящий батыр!»242.

Для богатыря позор - умереть в юрте от старости и болезней. Его костям место в поле. И такими примерами также богат эпос. Во время тяжёлой битвы военачальник Алмамбет в «Манасе» говорит:

«Насмерть каждый стой до конца.
Замени живой мертвеца,
А живым не уходи,
Слава или смерть впереди!...»243.

Этот краткий экскурс показывает, что в эпических произведениях предстаёт хорошо разработанная воинская идеология, не допускающая использование посторонних суждений и образов, которые могут нарушить её целостность. Эта идеология попала в эпос из реальной истории, а не из области фантазии сказителя, что подтверждают многие источники. И образ дружины - волчьей стаи, не просто словесный оборот, а часть этой дружинной идеологии, которая впитала в себя все значимые представления и образы предыдущих эпох.

Надо отметить, что волк иногда выступает мифическим противником богатырей. В монгольской былине о Хан-Сайн-Тегусе героям противостоит «чудовище-волк, живущий на снежной горе, такого огромного вида, что не дает проходу не только четвероногим животным и птицам, но даже червям»244. В алтайском эпосе «Маадай-Кара», вражеское войско сравниваются с волками:

«Как стая воронов - войска,
Зайсаны - точно волки злы»245.

Кроме того, противник Когюдей-Мергена в этом же эпосе насылает на него: «семь черных духов - семь волков», описание их выглядит ужасающим:

«…В лесах алтайской стороны
Завыли волки, сея страх.
И девять воронов черны,
Заклекотали в небесах.
Так семь волков провыли зло,
И вой их ветром понесло:
«Тут поселившихся съедим,
Расшевелившихся съедим…»246.

В другом варианте присутствуют те же мотивы:

«Хозяева земли - семь волков,
Рядом сев, завыли.
… Семь этих черных гор
Из стороны в стороны закачались.
На клыках кости шестидесяти коней засохли,
На зубах головы семидесяти мужей засохли»247.

Герой, вынужденный вступить с ними в бой, для достижения победы, пуская стрелу, использует «заклятие»:

«Ээй, ударю вас не я,
Я не хочу вам, волки, зла.
Вас не рука сразит моя,
А камышовая стрела».
… Как луч летящая стрела
Бока семи волкам прожгла.
… «О, горе!» - взвыли семь волков
И, сжавши челюсти, легли,
Из развороченных боков
Потоки крови потекли»248.

В этом заклинании можно видеть не только желание одержать победу, но и желание соблюсти табу на охоту на волков.

Иногда волк выступает противником богатырей из-за того, что они нарушили какой-либо запрет. Например, в татарской сказке «Белый волк» старший сын царя во главе сотни воинов отправляется на поиски похищенной матери. Путники разбивают бивак на опушке леса. Появляется Белый Волк, возмущенный их вторжением в его владения, и требует, чтобы они ушли. Но сын царя в оскорбительной форме отказывается это сделать. Тогда Белый Волк обращает их в камни. Двух средних сыновей царя в дальнейшем постигает та же участь. Лишь младший сын согласно сказочным традициям, ведет себя умнее. Поведение его импонирует Белому волку, и он возвращает его братьям прежний вид и помогает также спасти похищенную дивом мать249. Здесь в образе волка можно видеть древнее божество. Волков, выполняющих функции божественных слуг можно видеть в якутской былине «Юрунг-Уолан»: доехал Юрунг-Уолан до такого места, что ни вправо, ни влево, ни вперёд. Высокие скалы обступили стеной… Вырвал он из гривы коня три волоса и со словами: «Духу-хозяину камня-горы да будет это мой гостинец-подарок!» - бросил перед собой. Волосинки превратились в трёх кобылиц и - откуда не возьмись - три волка напали на них и растерзали, а горы раздались по сторонам и открыли ему дорогу250.

К военному делу относится и тот факт, что боевым кличем огузов был «сивый волк». Можно предположить, что такой клич был не единственным. Боевой клич использовали и во время облавных охот. После охоты, вечером на стоянках, зажигали огни, и каждый заведующий стоянкой, чтобы облавщики знали, куда им идти, выкликал «уран» - призывной клич своего рода. К сожалению, у бурят эти ураны забыты, но сохранились полностью у киргиз. Киргиз при нападении на него выкликает уран своего рода, и всякий сородич обязан бежать на помощь обижаемому. Если своих соберется мало, и нет силы бороться с неприятелем, то меньшинство выкликает общий уран всего киргизского народа - «анас»251. Известно, что у бурят, проживающих в Монголии, до недавнего времени существовало понятие о символах, которые не имели обрядового характера. Обычно они был призывом о помощи в трудное время: будь то на поле брани или во время бури, застигшей путников в пути. Символы выражаются следующими словами: "Черный орел", "Серая косуля", "Хитрая лиса" и т. д.252. Несомненно, что существовал и символ волка. Символ же в данном контексте - не что иное, как трансформировавшийся боевой клич.

Волк-проводник помогает в военных походах и способен спасти из безвыходной ситуации, связанной с войной. В "Огузнаме" волк явился Огузу в походе и сказал ему: "О, Огуз! Ты собираешься двинуться на Урума. О, Огуз! Я пойду с тобой вперед". После этого Огуз-каган свернул свой шатер, пошел дальше и увидел, что перед войском движется огромный сивогривый, сивовласый волк. Сзади, следуя за тем волком, двигались все. Через несколько дней… волк остановился". У реки Итиль "началась битва", в которой Огуз победил и переправился через Итиль. Затем Огуз снова увидел того же волка, сказавшего ему: "Теперь двигайся с войском, Огуз-каган. Веди сюда народ и беков, я буду показывать дорогу". Волк привел войско в "равнинную землю", и снова была одержана победа. Огуз, предшествуемый волком, двинулся в сторону других земель, "присоединил к своим владениям" их и повернул "к дому". В мирной жизни о волке речи уже нет253. В «Чингизнаме» волк также выполняет функцию проводника, он приводит братьев Чингиза в лес, где скрывался герой254.

Среди башкир распространена легенда, по которой они пришли на современную родину, следуя за волком, за что народ и получил название баш корт - «волк-вожак»255.Это предание было впоследствии исламизировано: волк «указал на Урал дорогу асхабам - сподвижникам пророка Мухаммеда», здесь он трактуется аллегорически, как «проводник новой веры»256.

Ф. Урманчеев сообщает татарскую легенду о волке-проводнике: " ...В древности, когда татарский народ кочевал по горам и лесам, он заблудился, попал в окружение врагов и был обречен на гибель. Белый волк взял тогда татар под свою защиту, вывел из гор и лесов лишь ему известными тропами и спас от гибели. Этот мотив встречается и в некоторых других легендах"257.

Волк также выступает предвестником победы или поражения в предстоящей битве. Половецкий хан Боняк перекликается с волками, желая узнать результат предстоящей битвы. Известна легенда о гибели могучего племенного союза сиров (сеяньто). Она была зафиксирована в нескольких, весьма близких вариантах. Приведем наиболее короткий вариант: "Прежде, перед тем, как сеяньто были уничтожены, некто просил еды в их племени. Отвели гостя в юрту. Жена посмотрела на гостя - оказывается, у него волчья голова. Хозяин не заметил. После того, как гость поел, жена сказала людям племени. Вместе погнались за ним, дошли до горы Ойдугюнь. Увидели там двух людей. Они сказали: "Мы духи (боги). Сеньято будут уничтожены". Преследовавшие испугались, отступив, убежали. Из-за этого потеряли их. И вот теперь (сеяньто) действительно разбиты под этой горой"258.

К вышесказанному необходимо добавить, что, несмотря на то, что подобная символика была широко распространена у народов Центральной Азии и их соседей, она не была всеобъемлющей. Постоянные войны в степях способствовали культивированию символической нагрузки образов иных хищных животных, которые активно противопоставлялись образу волка. Более того, мы можем говорить об этнической принадлежности этих символов. И иногда столкновение этих животных в эпической традиции можно связывать с реальными историческими событиями.

Вкратце коснёмся этого вопроса, который может иметь немаловажное значение для изучения связи истории и эпоса. Можно предположить, что у кыргызов таким символом был барс, но волкам он противопоставляется только на поле боя:

«Семь волков я убил - семь искусных бойцов,
Но как барс, я не трогал ни барса, ни лань»259.

В других же случаях барс и волк могли сопоставляться, хотя образ барса явно доминировал:

«Потомок "барсов", на земле людей
Я доблестью своей не насладился.
Когда стрелял, то был героем я.
Когда приобретал, был сильным я.
Волк от волчат навеки отлетел.
Не покидай нас, Барс! О, горе нам!»260.

На наш взгляд, символ барса менее значимый, входя в коалиции с тюркскими народами, кыргызы использовали и образ волка, и образ барса как символ воинской доблести, но в период междоусобиц символика образа барса начинает преобладать и противопоставляться образу волка.

У юго-западных соседей тюрков и монгол подобным символом являлся тигр, который иногда представлялся в образе тигрогрифона (крылатый тигр). В военной терминологии тигр отождествлялся с героем. Как считает А. К. Акишев, культ тигра (может быть генетически) соответствует общеиндоевропейскому культу волка и собаки261. Видимо, в юго-западной части Центральной Азии наряду с тигром подобную символику имел и образ собаки, вполне возможно заимствованный у иранцев. Волками, псами называли воинов иранцы262. Кстати, тигр, хоть и был самым сильным из хищников Центральной Азии, но и он мог стать добычей стаи диких собак263. Образ волка, видимо, также уступает место образам тигра и собаки в период войн народов Средней Азии с "сынами волка". И теперь уже волк - их противник. У Махмуда Кашгари находим:

«Встал я ночью, рядом волки выли:
Черные и красные там были.
Снял я лук тугой - они следили
По холмам с оглядкой отходили.

Волка гнал, не мешкая нимало,
скачкой истощил - он шел устало.
А прижал - на звере дыбом встала
шерсть и перед схваткой мы застыли.

Тут мой пес на волка навалился,
рвал его и в голову вцепился,
горло прокусил и отступился,
задавив, как мы врагов давили»264.
И на поле боя волк уже не помощник:
«Тат пришел, и я сказал:
«Ляжешь неживым, - сказал,
чтобы гриф тебя клевал,
чтобы волк в тебя вцепился»265.

Правда, и в Средней Азии образ волка не исчез, а сохранился в эпической традиции как положительный.

Тигр выполнял такие же функции в символике чжурчженей. Все чжурчженьские вещи с изображением тигра связаны со снаряжением коня или всадника, скорее всего, воина. Л. Н. Гусева считает, что "здесь уместно значение образа тигра как символа воинской доблести. При этом, возможно, допускалось, что к тому, кто носит бляшки с изображением тигра, должны перейти его качества: могучая жизненная сила, ловкость, стремительность, кошачья мягкость и хитрость"266. Схожее отношение к тигру и в Китае. Мифология китайцев считает тигра главным из животных. Он олицетворял властолюбие, суровость, отвагу и свирепость. Тигр также символизирует воинскую доблесть. Изображение тигра, вышитое на одежде военных чинов, служило знаком отличия267.

В этой связи интересно предание о Шоно-Батыре. У ойратского хана Конгодоя от старшей жены - сын Шоно. Шоно убивает тигра и привязывает его к дереву268. Мы видим как Шоно - "волк-богатырь" расправляется с тигром, символизирующем доблесть его потенциальных противников, а, возможно, и их самих. В киргизском варианте данной легенды семилетний Суну-Матыр (волк-богатырь), сын Конгайджи хочет идти стрелять в тигра, напавшего на народ Конгайджи, отец отговаривает его: "Ты мал еще, дитя мое!" Суну, однако, убивает тигра269. Мы уже видим не простого тигра, он нападает на целый народ, и с ним справляется только "волк-богатырь".

Конечно, тигр был не единственным военным символом в культуре Китая. Видимо, такими же функциями наделяли древние китайцы леопарда. Хвост леопарда в архаическое время был военной эмблемой. А при танских императорах он стал важной составной частью императорских регалий, обладавший высшим статусом: хвост леопарда, свисающий с ярко-красного шеста, вёз в сопровождении дюжины воинов в отдельной повозке военачальник в шлеме и в ярко-красном костюме с кожаным поясом. Эта колесница принимала участие во всех церемониальных процессиях.

В сунское время, когда этот церемониальный хвост леопарда исчез, его чисто символически заменило знамя из желтой ткани, украшенное нарисованными на нём точками270.

Дракон выступал в Китае символом императорской власти и силы. Он также противопоставлялся волку, хотя и не часто, что, видимо, ограничивалось идеологическими устоями. О том, что такой мотив имел место, видно из стихотворения Ду Фу «Плач по государеву внуку»:

«…Императора Гао-ди царственный внук
должен быть и в несчастье велик,
Чтоб драконово семя никто не посмел
С человеком обычным сравнить.
Ныне в город шакалы и волки пришли,
А дракон - где-то в диких полях.
…Но измучен вконец императорский внук,
я даю ему дух перевесть:
«Ночью ветер с восточной подул стороны,
он зловоние крови донес,
И верблюдов на улицах древних столиц,
На восточных дорогах не счесть.
Славны мощные воины северных стран,
Крепко тело их, руки сильны,
Сколь они безрассудными стали сейчас -
Сколь бывали надежными встарь!»271.

Суммируя рассмотренный материал, мы можем сделать следующие выводы. В эпической традиции народов Центральной Азии образ волка занимает важное место, так как несёт в себе большую идеологическую нагрузку, характерную для периода военной демократии. Эпитет "волк" и другие "волчьи" имена широко распространены среди военной элиты общества. "Волчьи" эпитеты распространяются на вождей, военачальников и героев-богатырей, далее на военные дружины и даже на все войско и все мужское население. Образ волка - образ идеального воина, концентрирующий в себе черты, необходимые для настоящего бойца. Волк стал символом силы и доблести воина, главным его помощником. Этот образ многофункционален и включает в себя разновременные элементы, значение которых не всегда равнозначно. Например, можно говорить, что в его символике сохранились представления о периоде, когда женщины занимали в военном деле равное место с мужчинами и могли принимать облик волка, но этот мотив просматривается в древних эпосах, в то время как в более поздних эпосах он совсем исчезает, и развивается мотив сопоставления женщины с лисой.

Символика волка связана, прежде всего, с военным делом и в мирной жизни практически отсутствует, но остается в легендах и эпосе. И эти эпические мотивы были тесно связаны с мировосприятием кочевников того периода и нашли развитие в представлениях их соседей.

Можно предположить, что особенно сильно культивировался образ воина-волка в те периоды, когда кочевые объединения проводили активную военную политику по отношению к другим государствам. Это использовалось как идеологическая основа для подготовки воинов. То есть эпос выступал важным элементом социализации средневекового кочевника. Более того, символика этого образа была понятна всему населению, иначе в ней не было бы смысла. Агрессивная политика некоторых государств, во главе которых стояли "сыны волка", подтверждает этот факт. Смена «агрессивной» политики приводит к отступлению хищных образов на второй план и далее к полной замене волка другими, более мирными символами: бык, конь, лебедь и т. д., что видно по генеалогическим сказаниям, легендам, фольклору, но эпическая традиция, которая сама является результатом военной и охотничьей идеологии, сохраняет подобные представления об этом образе.

Наряду с символом волка у других народов существовали свои воинские символы, которые противопоставлялись волку. Видимо, часть их возникла и развивалась под влиянием образа волка, другая часть имела более глубокие корни и сосуществовала наряду с образом волка.

Значение этих образов велико. Образ волка стал эпическим символом, а символ никогда не принадлежит какому-либо синхронному срезу культуры - он всегда пронзает этот срез по вертикали, проходя из прошлого и уходя в будущее. Память символа всегда древнее, чем память его текстового окружения272.

Автор:  М. А. Харитонов

К списку статей